Глава 24: Разговор в темноте
Ночь была в самом разгаре, когда тяжелая дверь-щит, закрывавшая вход в землянку Златы, отодвинулась. Она не спала. Сидела в углу, закутавшись в грубый овчинный тулуп, который ей бросили вместо одеяла. Она напряглась, ее рука инстинктивно потянулась к тому месту, где раньше был нож.
В темном проеме появилась фигура Ратибора. Он вошел и задвинул за собой щит. Землянка погрузилась в абсолютный мрак. Злата слышала лишь его ровное дыхание и стук собственного сердца. Он принес с собой запах дыма, холода и чего-то еще — запах власти.
"Боишься?" — его голос раздался из темноты, спокойный, лишенный каких-либо эмоций.
Злата молчала. Она не хотела, чтобы он услышал, как дрожит ее голос. Она напрягла всю свою волю, чтобы говорить так же ровно и холодно.
"Собаки боятся. А я — нет".
Она услышала в темноте что-то вроде усмешки. "Хорошо. Тогда тебе будет легче понять то, что я скажу".
Он сел. Не рядом. Где-то у противоположной стены. Они были как два зверя в одной норе, чувствующие присутствие друг друга, но не видящие. Это делало разговор еще более напряженным.
"Там, наверху, — начал он, — мои люди только что решали твою судьбу. Одни хотели отдать тебя на растерзание толпе. Чтобы отомстить за свои сожженные дома и убитых жен. Думаю, ты можешь их понять".
Злата молчала. В горле стоял комок.
"Другие, — продолжал он, — хотели обменять тебя на прощение твоего отца и возможность убраться отсюда живыми. Трусы, но тоже по-своему правы. Им есть, что терять".
Он сделал паузу. "Как думаешь, кто победил?"
Это был не вопрос. Это был ход в игре. Он заставлял ее думать, заставлял участвовать.
"Победил ты, — выдавила она. — Ты не позволил бы им распоряжаться твоей добычей". Она вложила в слово "добыча" все свое презрение.
"Верно. Я победил, — его голос был все таким же ровным. — И знаешь, почему? Потому что я, в отличие от них, вижу всю картину. А ты, боярская дочь, знаешь, какое в этой картине место у тебя?"
Он не дал ей ответить.
"Ты думаешь, что ты — приз. Ценный трофей. Дочь боярина. За тебя будут сражаться. Твой отец соберет войско, чтобы спасти свою любимую доченьку. Твой нареченный жених, боярин Тугар, бросит все силы, чтобы освободить свою невесту. Так?"
В его голосе появились насмешливые нотки. Он озвучивал обрывки ее собственных надежд, ее веры в собственную значимость. И ей стало не по себе.
"Так было бы в сказке. А в жизни все иначе. Хочешь, я расскажу тебе, как все будет на самом деле?"
Он снова не стал ждать ее ответа.
"Твой отец, Волх, не соберет войско. Потому что у него нет войска. Его дружина боится лезть в лес. Он слабый, пьющий трус, который потерял власть. И сейчас он винит в этом тебя. Это из-за твоего проклятого брака он влез в эту историю. Он ненавидит тебя не меньше, чем меня".
Каждое его слово было как удар молота, разрушающий стены ее мира.
"Теперь твой "жених", Тугар. О, он соберет войско. Но не для того, чтобы спасти тебя. Ты ему не нужна. Он использует твое похищение как повод. Идеальный повод, чтобы войти в земли твоего отца как "союзник", "спаситель". Он придет сюда, сотрет нас с лица земли, а потом... потом просто не уйдет из владений твоего отца. Он станет там хозяином. А ты? Если ты выживешь, он найдет способ от тебя избавиться. Зачем ему жена, которая побывала в руках лесных разбойников? Это пятно на его чести. Ты для него — всего лишь повод начать войну, в которой он заберет себе все".
Темнота в землянке сгустилась, стала почти удушающей. Злата слушала и чувствовала, как ледяной холод пробирает ее до самых костей. Это было не просто жестоко. Это было... правдоподобно. До ужаса.
"Ты думаешь, ты королева на шахматной доске, — заключил он. — А ты — просто пешка. Маленькая, глупая пешка, которую два игрока с удовольствием пожертвуют ради победы. Они уже пожертвовали тобой. Твой отец, когда продал тебя дураку. Твой жених, когда подставил твой кортеж под наш удар. Ты никому из них не нужна, Злата".
Он впервые назвал ее по имени. И это прозвучало страшнее любого оскорбления.
"Ты врешь", — прошептала она, но ее голос дрогнул.
"Вру? — в его голосе прозвучало искреннее удивление. — Зачем мне врать тебе? Мне все равно, веришь ты или нет. Я не пытаюсь перетянуть тебя на свою сторону. Я просто показываю тебе доску, на которой мы все играем. Ты, я, мой голодный народ, твой отец-пьяница, твой хитрый жених".
Он встал. Она услышала, как зашуршала солома.
"У тебя остался только один игрок, который заинтересован в том, чтобы ты была жива. Как ни странно, это я. Потому что, пока ты жива, ты — моя единственная фигура в этой игре. Но не заблуждайся. Ты — не королева. Ты — мой нож. И если понадобится, я без колебаний воткну его в горло любому. Или просто выброшу, если он станет мне не нужен".
Он подошел к выходу.
"Подумай об этом, боярская дочь. Подумай, кто твой настоящий враг. Тот, кто держит тебя в этой яме, чтобы выжить? Или те, кто в роскошных теремах уже пьют за твою скорую и выгодную для них смерть?"
Дверь-щит отодвинулась, впуская в землянку полоску тусклого, звездного света. Он вышел, не обернувшись, и снова задвинул щит.
Злата осталась одна, в темноте. Но это была уже другая темнота. Раньше она была полна страха перед ним. Теперь она была полна призраков — ее отца, Тугара, ее рухнувшего мира.
Он не угрожал ей. Не пытался сломить силой. Он просто показал ей правду. Жестокую, уродливую правду. И эта правда была страшнее любых пыток. Он посеял в ее душе первое, крохотное зерно сомнения. Сомнения в том, кто здесь на самом деле зверь, а кто — жертва. И этому зерну суждено было прорасти.
Глава 25: Трещина в стене
Разговор в темноте сломал что-то внутри Златы. Не ее волю, нет. Он сломал ее уверенность. Мир перестал быть простым и понятным. Теперь в нем появились уродливые полутона и страшные вопросы.
Ее перестали держать в землянке круглые сутки. Ратибор, видимо, решил, что после их разговора она будет вести себя умнее. Раз в день, под присмотром молчаливого, хмурого охранника — одного из братьев-охотников, — ей разрешали выходить "на воздух". На час. Не больше.
Она выходила из своей сырой норы, щурясь от дневного света, и садилась на поваленное дерево на краю поляны. Отсюда ей был виден почти весь лагерь. И она наблюдала. Сначала с брезгливостью и презрением. Потом — с холодным, отстраненным любопытством. Как будто смотрела на жизнь муравейника.
Это была убогая, грязная, тяжелая жизнь. Далекая от идиллии "свободных лесных людей", о которой могли бы петь сказители. Люди постоянно были заняты. Женщины, изможденные, с загрубевшими руками, перебирали коренья, чинили рваную одежду, варили в огромном котле жидкую, дурно пахнущую похлебку. Старики плели силки и лапти из лыка. Дети, худые и чумазые, дрались из-за найденного в лесу кислого яблока.
Она видела не братство равных. Она видела волчью стаю, скрепленную не любовью, а общим голодом и страхом. И железной волей вожака.
Ратибор был везде. Она видела, как он с топором наравне со всеми рубит деревья для укрепления лагеря. Видела, как он часами гоняет мужиков на поляне, и слышала его злые, отрывистые команды и звук ударов. Видела, как он лично осматривает дозоры, как проверяет, что принесли охотники. Он не сидел в тепле, как ее отец, ожидая, пока ему принесут все на блюде. Он был сердцем этого лагеря — жестким, сильным, неутомимым сердцем, которое гнало кровь по жилам этого отчаявшегося организма.
Однажды вечером она стала свидетельницей сцены, которая стала первой настоящей трещиной в стене ее ненависти.
Пришло время дележа еды. Женщина, стоявшая на раздаче, черпала из котла похлебку, наливая в протянутые деревянные миски. Очередь двигалась медленно, все молчали, глядя на пар, идущий от котла, как на святыню. Ратибор стоял в самом конце очереди, вместе со всеми. Ее отец никогда бы не стал в очередь с холопами.
Вдруг раздался крик. Один из мужиков, недавно пришедший с Микулой из-под Смоленска, попытался пролезть без очереди, оттолкнув стоявшую перед ним женщину с ребенком. А когда ему сделали замечание, он выхватил свою миску, зачерпнул из котла сам, схватил с общего "стола" (расстеленной на земле шкуры) кусок вяленого мяса, который предназначался раненым, и бросился к своему шалашу.
Лагерь замер. Это было больше, чем воровство. Это было святотатство.
Ратибор не побежал за ним. Он двумя шагами пересек поляну и встал у него на пути. Смоленский, увидев его, попытался обойти, но Ратибор схватил его за плечо железной хваткой.
"Положи", — сказал он тихо.
"Я голоден! — взвизгнул мужик, прижимая мясо к груди. — Мои дети не ели..."
"Здесь все голодны, — так же тихо ответил Ратибор. — А мясо — для тех, кто проливал кровь, пока ты бежал от хвори. Положи. По-хорошему".
Мужик, обезумев от голода и страха, вдруг замахнулся на Ратибора миской, выплескивая горячее варево.
Ратибор уклонился. И ударил. Так же, как тогда, во время драки. Коротко, страшно, эффективно. Воришка рухнул на землю. Ратибор забрал у него мясо, брезгливо отряхнул и положил обратно на шкуру.
Но на этом все не кончилось. Он приказал поднять мужика. Привязать его к "позорному столбу" — дереву в центре поляны.
"Он будет стоять здесь до утра, — объявил Ратибор на весь лагерь. — Без еды и воды. А утром община решит, что с ним делать. Простить или изгнать. Но знайте. В следующий раз вор будет судим не общиной. А моим топором".
Злата смотрела на все это, и в ее голове рождалось сравнение. Она вспомнила пиры своего отца. Вспомнила, как он, пьяный, мог швырнуть своему любимчику-дружиннику целый окорок, а на следующий день приказать высечь до полусмерти слугу за украденную корку хлеба. Там не было закона. Там был только каприз. Воля пьяного тирана, который сегодня миловал, а завтра — казнил.
А здесь... здесь было жестоко. Бесчеловечно. Но в этой жестокости была своя, страшная справедливость. Закон был один для всех. И вожак — первый, кто ему подчинялся, стоя в общей очереди, и первый, кто его защищал. И этот закон был направлен не на потеху сильного, а на выживание всех. Даже самых слабых.
Она смотрела на привязанного к столбу вора, который тихо плакал от боли и унижения. Смотрела на Ратибора, который молча брал свою, равную со всеми, порцию похлебки. И она впервые подумала о том, что настоящий произвол — это не жестокость. Настоящий произвол — это отсутствие всяких правил, кроме воли одного человека.
И ее отец, при всей своей власти, был просто капризным самодуром. А этот лесной тать, убийца и похититель, был... законодателем. Правителем. Жестоким, страшным, но справедливым по своему, волчьему закону.
Трещина в стене ее мира стала шире. И сквозь нее начал пробиваться чужой, пугающий, но чем-то притягательный свет.
Глава 26: Письмо, написанное кровью
С момента похищения прошло пять дней. Пять дней тишины. Для Волха эта тишина была хуже любого крика. Он не знал, где его дочь, что с ней, жива ли она. Неопределенность, подогреваемая пьянством и страхом, сводила его с ума. Он то впадал в ярость, требуя от Мстивоя вести людей в лес, то, получив отказ, запирался и выл в своем тереме, как раненый зверь. Он ждал. Ждал вестей от лесных татей — требования выкупа, угрозы. Но лес молчал.
Ратибор ждал намеренно. Он знал: чем дольше молчание, тем сильнее страх врага. Он дал ему время "дозреть", дойти до последней черты отчаяния. Только тогда его удар будет максимально болезненным.
Для передачи ультиматума он выбрал одного из пленных, самого молодого и трусливого гридня. Несколько дней его держали в яме, в темноте и голоде. А потом Ратибор пришел к нему с куском хлеба и берестой.
"Ты вернешься к своему хозяину, — сказал Ратибор пленнику, который смотрел на него полными ужаса глазами. — И передашь ему это. Перескажешь слово в слово. Понял?"
Пленник лихорадочно закивал.
Но Ратибор не спешил писать. Ему нужны были особые чернила.
Обратите внимание: Когда ждать обновление бонового магазина? Какие танки потенциально могут там появиться?.
Он подошел к другому пленному, которого держали отдельно — к одному из тех, кто принимал участие в резне в Вересово. Его участь была решена с самого начала. Ратибор молча, не глядя ему в глаза, вонзил нож ему в бедро и, когда хлынула кровь, подставил под струю маленькую деревянную миску. Потом он взял заточенную палочку, обмакнул ее в еще теплую, дымящуюся на холоде кровь и начал выводить на бересте корявые, страшные буквы. Он не был грамотеем, но нужные слова знал.**
На шестой день рано утром, когда стража на воротах острога Волха менялась, они увидели шатающуюся фигуру, бредущую со стороны леса. Это был их товарищ, которого они уже считали мертвым. На нем были лохмотья, лицо заросло щетиной, а в глазах застыл безумный ужас.
Его впустили. Он не говорил. Он лишь дрожал и мычал, протягивая боярину, которого тут же позвали, кусок бересты, зажатый в окоченевших пальцах.
Волх взял свиток. Его руки тряслись. Береста была липкой и пахла железом. Он развернул ее и прочел. Буквы, написанные чужой кровью, плясали перед его глазами. Текст был коротким, рубленым, без единого слова уважения.
«ВОЛХУ.
ТВОЯ ДОЧЬ У НАС. ЖИВАЯ. ПОКА.
ХОЧЕШЬ ВИДЕТЬ ЕЕ СНОВА — СДЕЛАЙ ТРИ ВЕЩИ.
ПЕРВОЕ: ГОЛОВА ТВОЕГО ПСА, ВОЕВОДЫ МСТИВОЯ. ПРИШЛЕШЬ НА КОПЬЕ К СТАРОМУ ДУБУ.
ВТОРОЕ: ОРУЖИЕ ВСЕЙ ТВОЕЙ ДРУЖИНЫ. МЕЧИ, КОПЬЯ, ЩИТЫ. ВСЕ СВАЛИШЬ В КУЧУ У ЮЖНЫХ ВОРОТ. БЕЗ ОБМАНА. МЫ УВИДИМ.
ТРЕТЬЕ: ТЫ САМ. ОДИН. БЕЗ ОРУЖИЯ И ОХРАНЫ. ВЫЙДЕШЬ К ТОМУ ЖЕ ДУБУ.
У ТЕБЯ ТРИ ДНЯ.
ЕСЛИ ОТКАЖЕШЬ — ПРИШЛЕМ ТЕБЕ ЕЕ КОСУ. ПОТОМ — ЕЕ ПАЛЬЦЫ. ПОТОМ ТЫ ПОЙМЕШЬ, ЧТО СМЕРТЬ ДЛЯ НЕЕ БЫЛА БЫ ПОДАРКОМ.
МЫ ЖДЕМ».
Когда Волх дочитал, береста выпала из его рук. Лицо его стало багровым, потом белым, как полотно. На мгновение показалось, что его хватит удар. Но потом он взревел. Это был нечеловеческий, звериный рев ярости и бессилия.
"Не-е-ет!!!"
Он схватил со стола серебряный кубок и швырнул его в стену. Потом еще один. Он начал метаться по гриднице, круша все, что попадалось под руку. Лавки, посуда, оружие на стенах — все летело на пол с грохотом. Его гридни, вбежавшие на шум, испуганно жались к стенам.
Это была ярость загнанного в угол зверя. Ярость, рожденная не из силы, а из абсолютного унижения. Какие-то смерды. Его вчерашние рабы. Смеют не просто просить. Они смеют требовать! Требовать невозможного!
Сдать Мстивоя? Его единственного верного воеводу? Это все равно что отрубить себе правую руку. Разоружиться? Это приглашение к резне. Выйти самому? Это самоубийство.
Каждое слово в этом кровавом письме было рассчитано на то, чтобы унизить, сломать, растоптать его. Они не просто хотели получить свою пленницу назад. Они хотели, чтобы он сам, своими руками, разрушил остатки своей власти, предал своего лучшего воина и пошел на позорную смерть.
"Найти их! — закричал он, остановившись и вперившись безумным взглядом в Мстивоя. — Собрать всех! Каждого мужика, способного держать вилы! Прочесать лес! Сжечь его дотла! Я хочу их всех видеть на кольях! Всех!"
Но Мстивой, поднявший с пола страшное письмо и прочитавший его, молчал. Он смотрел на своего боярина, и в его единственном глазу было нечто похожее на жалость.
"Поздно, княже, — сказал он тихо. — Лес большой. А у нас... у нас три дня".
И тут до Волха дошла вся глубина ловушки. Они не просто поставили ему невыполнимые условия. Они поставили ему срок. Три дня. Три дня, за которые он должен либо совершить чудо, либо принять позор. Три дня, которые превратятся в ад ожидания, слухов и страха, которые окончательно развалят его острог изнутри.
Он опустился на уцелевшую лавку, обхватив голову руками. Ярость прошла. Осталось только холодное, липкое отчаяние. Он посмотрел на дрожащего гонца.
"А... остальные? Что с остальными пленными?" — спросил он глухо.
Гонец вздрогнул. "Один... они... они его кровью... писали. Прямо у меня на глазах. А остальных... они отпустили со мной. Сказали... сказали, чтобы я не забыл, что бывает с теми, кто верен боярину Волху. И отрубили ему..."
Гонец замолчал и указал на свой правый бок. Его одежда там была пропитана кровью. И только сейчас все увидели, что рука у него висит как-то неестественно. Они отрубили ему не пальцы. Они отрубили ему всю кисть. Как назидание.
Волх посмотрел на искалеченного слугу, и его замутило. Он понял, что имеет дело не с простыми разбойниками. Он имел дело с чудовищами, которых сам же и породил. И теперь эти чудовища пришли за ним.
В его затуманенном мозгу осталась только одна мысль. Одна надежда. Тугар. Он должен немедленно послать гонца к Тугару. Только он, с его свежими, не напуганными силами, мог его спасти. Это была последняя соломинка.
Глава 27: Ход гроссмейстера
Боярин Тугар сидел в своей рабочей комнате — небольшой, обшитой деревом горнице, где не было ничего лишнего. Только стол, два кресла и большая, нарисованная углем на выделанной телячьей коже карта его и соседних земель. На этой карте он вел свои войны — без крови и шума, передвигая маленькие деревянные фигурки, отмечая спорные территории, слабые места соседей и пути торговых караванов.
Сейчас на столе перед ним лежали два донесения, и он смотрел на них с наслаждением гурмана, предвкушающего изысканное блюдо.
Первое принес запыхавшийся гонец от Волха. Это была сбивчивая, паническая мольба о помощи, полная проклятий в адрес "лесных демонов" и заверений в вечной дружбе и союзе. В ней Волх умолял Тугара немедленно выступить с дружиной, чтобы спасти свою "нареченную невестку" и покарать нечестивцев.
Второе донесение принес час спустя его собственный человек. Не гонец, а тихий, неприметный охотник, один из тех, кого Тугар держал в лесах для "присмотра". Охотник не привез письма. Он достал из-за пазухи кусок бересты и точно, слово в слово, пересказал ультиматум, который его люди срисовали с оригинала, прибитого на заставе, еще до того, как его доставили Волху. А потом детально описал трупы со знаками, панику в остроге и искалеченного посланника.
Тугар отпустил обоих, а сам остался сидеть, глядя на карту. На лице его играла тонкая, хищная улыбка. Картина была восхитительной. Все шло даже лучше, чем он предполагал. Его приманка сработала идеально. Лесные разбойники клюнули на нее. Но он не ожидал, что эта "рыба" окажется такой зубастой.
Он встал и подошел к карте. Взял маленькую, грубо вырезанную фигурку волка и поставил ее в самое сердце владений Волха.
"Кто же ты такой, Ратибор?" — прошептал он в тишине. Имя атамана ему уже донесли шпионы. — "Я думал, ты — просто топор. Тупой и яростный. Орудие, которым я вскрою владения Волха. А ты, оказывается, игрок. У тебя есть ум и дерзость".
Он не чувствовал злости за похищение своей "невесты". Он чувствовал азарт. Впервые за долгое время на этой скучной, предсказуемой доске появился интересный противник.
Он начал размышлять вслух, переставляя фигурки. Это была его привычка — так мысли становились четче.
"Они не просят выкупа. Это умно. Деньги можно собрать. А честь — нет. Они требуют от Волха самоубийства. Требуют голову его воеводы. Разоружения. Личного унижения. Они не хотят его победить. Они хотят его сломать, растоптать, уничтожить как личность. А уже потом — убить".
Он восхищенно покачал головой.
"И этот срок — три дня. Гениально. За три дня острог сгниет изнутри от страха и подозрений. Волх начнет подозревать Мстивоя, гридни — друг друга. Идеально".
Тугар вернулся к столу. Итак, какие у него варианты?
• Вариант первый: Простой. Исполнить просьбу Волха. Прийти с дружиной, объединиться и раздавить лесных разбойников. Спасти Злату. Стать героем. А потом, используя слабость Волха, подмять его под себя, заставив платить за "спасение" землями и уступками. План хороший. Надежный. Но затратный. В лесу можно потерять людей. А Ратибор, судя по всему, — противник серьезный.
• Вариант второй: Ленивый. Не делать ничего. Ответить Волху, что собирает дружину, и тянуть время. Пусть они сами истекут кровью. Пусть Ратибор убьет Волха, а его банда разграбит острог. А он, Тугар, придет потом, на пепелище, как "восстановитель порядка от имени князя". Перебьет ослабевших и пьяных от победы разбойников и заберет себе все. План почти идеальный. Минус один — Злата, скорее всего, погибнет. А это осложнит "законное" присоединение земель.
Но был и третий вариант. Самый сложный. Самый рискованный. И самый выгодный.
• Вариант третий: Ход гроссмейстера. Сыграть на обе стороны. Помочь обоим противникам уничтожить друг друга, а самому остаться в стороне, чтобы в конце забрать весь выигрыш.
План начал вырисовываться в его голове, элегантный и смертоносный.
Шаг первый: он отправит Волху ответ, полный благородного негодования. Обещает немедленную помощь. Это успокоит Волха и заставит его сидеть и ждать, не предпринимая глупостей.
Шаг второй: он тайно отправит посланника к Ратибору. Не с угрозами. С предложением. С союзом. "Ты и я, — скажет его посланник, — мы оба хотим одного: чтобы Волха не стало. Давай сделаем это вместе. Я выманю его дружину из острога, якобы для совместной атаки. А ты в это время ударишь по почти пустому городу. Город и месть — твои. А мне — только моя нареченная невеста. Живая и здоровая".
Это будет предложение, от которого Ратибор не сможет отказаться. Потому что альтернатива — война на два фронта.
Шаг третий, финальный: когда начнется бой, когда люди Ратибора схлестнутся с остатками дружины Волха в городе, а основные силы Волха будут увязнуты в ложной стычке с его отрядом, он, Тугар, отдаст главный приказ. И его свежая, полная сил дружина ударит. Ударит по всем сразу. По измотанным людям Волха. И по победившим, но понесшим потери людям Ратибора.
Резня. Тотальная. Он уничтожит обе силы чужими руками.
А потом он войдет в город. Как спаситель, освободивший землю и от тирана Волха, и от кровавых разбойников Ратибора. Спасет Злату (если она выживет) из рук "убийц". И вся земля, обезглавленная, обескровленная, сама упадет ему в руки. Князь в Чернигове, услышав эту историю, еще и наградит его за усердие.
Тугар улыбнулся. Да. Это был достойный план. План для гроссмейстера. Он взял с карты фигурку волка и поставил ее рядом с фигуркой медведя (Волха). А потом накрыл их обе своей ладонью. Шах и мат. Осталось только сделать первый ход.
Он позвал своего самого верного и хитрого слугу.
"У меня для тебя два поручения, — сказал он. — Одно — громкое, для всех. Второе — тихое, только для одного человека в лесу..."
Больше интересных статей здесь: История.
Источник статьи: Когда Молчат Князья.Закон Топора.