Оказавшись на вокзале, Сольвассер поднялся по эскалатору наверх на зубчатый балкон-галерею, откуда ему открылся великолепный вид на перрон. Около 30 железнодорожных путей соединяли Мюнхен с остальным миром. На двух или трёх стояли голубые двухэтажные электрички, а слева на 13-м застыл, словно ракета, приготовившаяся к прыжку, красавец ICE.
«На таком только в Париж! Ну, это пока не про нас. Деньгу заработаем, потом думать будем. Конечно, «Могилев-Товарная» – это вам не Орша, где Константин Заслонов во время войны выводил из строя паровозы «противника», но ведь настоящий железнодорожник, будьте уверены, даже в Шанхае разберётся, куда ему ехать: в Гонконг или на Пекин. А тут всех делов: до Нюркенберга добраться».
Первый региональный поезд (RE) на город, имя которого многие из нас узнали из фильма «Нюренбергский процесс», отправлялся в 5:05 с 18-го пути. Вокзальные часы показывали всего лишь полвторого ночи. Сольвассер было заскучал, но потом, глянув на сверкающие серым глянцем телефонные будки, решил позвонить кому-нибудь из своих в Могилёв. Телефонная карточка с красивой водочной этикеткой у него была заготовлена заранее. Он её у одного товарища в посольстве купил за «зайчики» когда документы на отъезд сдавал. Там же ему на бумажке как звонить на родину записали. Втиснувшись в телефонную будку вместе со своим багажом («вещи всегда присмотру требуют»), Сольвассер долго нажимал на квадратные металлические кнопки, пока не услышал приятный женский голос: «У вас есть 50 минут разговора с вашим абонентом».
В жизни как бывает: вот взять хотя бы Ваську Копылова, бригадира грузчиков. Он Семена Самсоновича больше всех на станции донимал, в Европу из родного Могилёва выжил. Ну? И кому новоявленный эмигрант первому позвонил? Ему, супостату! Трубка два раза пикнула, три раза хрюкнула, попыталась перейти на немецкий, но не справилась и ответила сонным голосом Васьки:
– А хто ето? А? Хто, твою мать, ето, спрашиваю?
– То я, Семён из Мюнхена, привет, Василий.
– Та ты, что сдурел, половина третьего на часах? Нюрка проснётся от шума, телефон с мясом выдернет, ей же, дуре, в пять часов утра на работу в столовку бежать. Ну, ты, Самсоныч, даёшь!
Но Васькино возмущение длилось недолго, любопытство пересилило.
– Слышишь, Семён, пива-то ихнего, небось, вдоволь нахлебался? А-а-а! Отстань, Нюра, это не Гаврила, Это Сеня из самого «фатерланда» звонит, спи, давай, не мешай людям разговаривать.
Но с Нюркой справиться непросто. Она вырвала трубку у Васьки и, усевшись к мужу на колени, ласково заворковала:
– Семёнчик, Семёнчик, где же ты, бедовый, валандаешься? У нас тут такое... Минут десять или пятнадцать Сольвассер слушал последние известия родной станции: куда загнали цистерну со спиртом из Армавира, почему Фёдор, сцепщик, вместо ящика водки за «если будет сын», проставил всего лишь пять бутылок за «двойню», и про Лукашенко, которого выбрали президентом нового СССР, и про Симочку Рыклину, строящую глазки Петровичу из профкома, и про яйца, исчезнувшие не только из «орсовского» магазина, но и вообще, как разновидность диетического продукта. Она могла говорить бесконечно. Здесь не только карточка, Deutsche Telekom спасует.
Обратите внимание: История первых телефонов.
Семена от разорения выручил Васька, перехвативший трубку у зазевавшейся жены:
– Ну, ты, хоть, Самсоныч, не скучаешь?
– Да нет, – впервые осознав, что он вот сейчас только что сказал, – ответил Сольвассер. – Нет пока. Некогда. Очень здесь интересно. Правда. Только телефон очень дорогой. Я уж лучше письмо напишу. А Фёдора поздравь от моего имени, двойня – это очень хорошо. А я тут с нашим братом железнодорожником познакомился Хером Лозей.
– Кем, кем? – не понял Васька.
– Хером Алоизиусом, Лозей.
– А за что ему родители такое неприличное имя дали, – переспросил Васька, – шкодил, небось, с детских лет?
– Почему неприличное? Алоизом?
– Да нет, Хером?!!
– А, так ты, Васька, не понял, здесь любого мужика хером зовут, и никто не обижается. Европа, свобода, кого как хочешь, так и зови, традиции многовековые, культура, понял?
– А баб как зовут?
– Тьфу ты, Васька, ну, ты совсем спятил. Баб я ещё не знаю, как называют, потом как-нибудь расскажу. А теперь пора мне, в Нюркенберг уезжаю, к херу Грюндигу.
– Как ты сказал? Нюркенберг? Надо же, в Германии город есть имени моей Нюрки. Вот так подумаешь, дура дурой, а город всё-таки назвали.
– Всё, – сказал решительно Сольвассер, – мне пора, целую всех. Пока!
– Чао! Чао!
На Главном вокзале Мюнхена людей даже в ночное время всегда, как на Комаровском рынке в Минске, но семечек или, скажем, медка домашнего не видно. Алоиз, добрый человек, рассказал, как билет покупать: нужно по-немецки сказать: «Битте, байтикет» и его за две зелёненьких выдадут без проблем. «Наша контора (по немецкому «DB») тоже хитрая, рассуждал Алоиз, ты не думай, в прошлом году за этот билет на пять марок меньше брали, а теперь «сороковник» гони и не жужжи. Я когда кондуктора спросил: «Почему так получается?», так он мне, ухмыляясь и свои белые зубы показывая, ответил: «Зато теперь таких бездельников, как ты, на один билет пять штук ехать может!» А какой я бездельник, я же бывший железнодорожник».
Когда билет в кармане, всегда спокойнее. Опять же, полицейский наряд знакомый подошёл. Улыбаются. Узнали человека с паспортом до середины XXI века прописанным. Под козырёк вежливо взяли. Сольвассер им билет на всякий случай показал. «Кто их знает? Может, опять чего не понравится, и Алоиз, наверно, спит уже без задних ног. А без переводу какой разговор, одно раздражение».
Но ничего, обошлось. Разошлись мирно. Он ещё немного по вокзалу погулял, а тут и время ехать подошло. Двухэтажная немецкая электричка произвела на него хорошее впечатление: светло, тепло, опять же, туалет имеется и народ вежливый, толкнёшь кого ненароком, а он извинения просит, что увернуться не успел.
Больше интересных статей здесь: Гаджеты.
Источник статьи: История №18. Сольвассер изучает главный вокзал Мюнхена.