Введение в дореволюционный Киев
Этот рассказ продолжает цикл о жизни городов Российской империи, и на этот раз мы обращаемся к Киеву — городу с уникальной и сложной судьбой.
Воспоминания Филиппа Филипповича Вигеля (1786–1856), чей отец был комендантом Киева, рисуют яркую и противоречивую картину города начала XIX века. Для Вигеля Киев навсегда остался самым прекрасным воспоминанием детства, способным растрогать даже в зрелые годы. Он сравнивал его с Иерусалимом, долго страдавшим под чужеземным игом. Подобно тому, как мусульмане взимали плату у христиан за вход к Гробу Господню, евреи при поляках держали в откупе православные храмы. Несмотря на то что город был возвращен России более чем за полтора века до описываемых событий, раны, нанесенные татарами, литовцами и особенно польской властью, еще не зажили.
Киев поражал своими контрастами: великолепие бесчисленных храмов с золотыми куполами соседствовало с низкими, едва заметными хатами. Город живописно раскинулся у подножия огромных гор, а позади него простирались бесконечные равнины. С одной стороны была спокойная Россия, с другой — мятежная Польша (граница с которой тогда проходила всего в 35 верстах от Киева, у Василькова). В те дни Киев был пограничным проезжим городом, почти столицей Малороссии. Здесь концентрировались войска, съезжались украинские помещики по делам, великороссийские дворяне — для поклонения святыням, и просто путешественники, искавшие развлечений на юге России, как позже ездили за границу.
Социальный портрет города и его жителей
Вигель отмечал, что Киев, как и многие губернские города, был «казенным» — наполненным в основном чиновниками. Помещики появлялись здесь лишь по делам. Малороссия тогда делилась на три губернии: Киевскую, Черниговскую и Новгородско-Северскую. Богатейшие киевские помещики редко покидали свои хутора, сохраняя казацкие обычаи, любовь к борщу и галушкам. Их губернский город, расположенный за Днепром, ассоциировался у них с «ненавистной Польшей» и управлялся «москалями и немцами». Однако к концу царствования Екатерины II, привлеченные общественной жизнью и необходимостью службы по выборам, они стали чаще наведываться в Киев.
В первые годы пребывания Вигеля в городе почти не было французов и поляков, а евреев — очень мало, и цены были невысоки. Однако ситуация менялась. К 1812 году в Киеве проживало уже более 4300 польских шляхтичей против примерно 1000 русских дворян. В 1830-х годах работали многочисленные школы с польским языком обучения, а поляки составляли большинство студентов университета Святого Владимира до введения ограничений в 1860 году.
И. М. Кабешетов в своих воспоминаниях описывает дороговизну и засилье поляков в Киеве конца 1840-х годов. Застряв в городе на две недели во время контрактовой ярмарки, он столкнулся с непомерными ценами: за отправку мальчиков извозчиком пришлось заплатить 50 рублей вместо обычных 25. Его суточные в 1 рубль в Киеве оказались мизерными. Все гостиницы были переполнены, прислуга и вывески — польские, что производило гнетущее впечатление. Ему с трудом удалось снять холодную конуру за 75 копеек в сутки, оставив на еду лишь 25 копеек, в то время как даже плохая порция еды стоила не менее 35 копеек («2 злотых и 10 грошей»).
1880-е годы
Кабешетов поражался невиданной даже в столицах расточительности: шампанское лилось рекой, граф платил 120 рублей в сутки за четыре комнаты. Улицы и бульвары были запружены франтоватой публикой, говорящей по-польски. В ресторане он услышал разговор русских офицеров, с горечью отмечавших, что, несмотря на пролитую за город кровь, Киев теперь захвачен польскими богачами-сахарозаводчиками и еврейскими коммерсантами. Русским служащим жилось тяжело из-за дороговизны и высокомерного отношения поляков, которые открыто презирали русских, особенно в преддверии венгерского похода 1849 года.
1890-е годы
Русские авторы фиксировали откровенно плохие отношения между русскими и поляками. При этом поляки активно сближались с украинцами, сея среди них оппозиционные и националистические идеи. Отдельной сложной темой были отношения с евреями. Указ Николая I от 1827 года запрещал им постоянное жительство в Киеве, разрешая оставаться лишь некоторым категориям в специальных подворьях. Ограничения были ослаблены только в 1860-х годах.
Оазисы благодати: Киево-Печерская лавра
Среди трудностей городской жизни выделялся оазис спокойствия и доступности — Киево-Печерская лавра. Как отмечал Кабешетов, здесь простому народу предоставляли ночлег и еду кто сколько даст, а то и даром. В «дворянском» флигеле за 20 копеек давали два-три постных блюда и кровать на ночь, причем плату не вымогали. Посетителей кормили сытным обедом: борщом с рыбой, гречневой кашей с постным маслом, вареной картошкой и отличным квасом. Чемоданы можно было оставить на хранение, заплатив служителю по усмотрению. Для уставшего путника это была настоящая благодать.
Гимназические годы: учеба и быт
Киев конца XIX века глазами гимназиста описал В. Ф. Романов в книге «Старорежимный чиновник». В 1883 году он поступил в пансион классической Киевской гимназии, позже названной Императорской Александровской. Гимназия занимала огромную усадьбу с садом на Бибиковском бульваре. Ее жизнь была строго регламентирована: бесконечные полутемные коридоры, общие дортуары на 50 человек, казенная обстановка.
Пансионский стол был скудным и невкусным: утром чай с булкой, в полдень завтрак из одного блюда, в три часа обед из трех блюд, а затем долгий перерыв до вечернего чая с булкой. К пяти-шести часам вечера гимназисты голодали, тайком доедая припрятанный за обедом черный хлеб с солью. На дополнительные закуски к чаю выдавалась записка на право потратить рубль в буфете, но скупой буфетчик Антон («ярыга») строго следил за расходом, и каждый кусочек сыра или колбасы приходилось у него вымаливать.
1905 год
Учебный день был долгим: 5 уроков до половины третьего и 2–3 часа домашних заданий. Большинство учителей, по воспоминаниям Романова, были порядочными и добросовестными людьми, но сама система преподавания не могла увлечь или привить любовь к науке.
Театральная жизнь Киева: страсти и партии
Особое место в жизни киевской интеллигенции и молодежи занимал театр. Городской оперный театр (старое здание сгорело в 1894 году) в 1880-х годах арендовал антрепренер Савин, известный своими финансовыми неудачами. Поездка в оперу была целым событием с пикником. Спектакли часто начинались с большим опозданием и заканчивались далеко за полночь.
Труппа Савина имела несколько хороших голосов, но хор и балет были слабыми, репертуар — провинциальным. Русских опер ставили мало. Драматического театра как такового не было, представления давало Киевское драматическое общество в плохо освещенном зале на Крещатике. Перелом наступил с появлением антрепризы И. Прянишникова в опере и открытием постоянного драматического театра Н. Н. Соловцова, имя которого театр носит до сих пор.
Гимназическое начальство преследовало увлечение театром: запрещали ходить на дешевую галерею, разрешали только ложи бельэтажа, требовали специального разрешения инспектора. Это заставляло гимназистов переодеваться в штатское, гримироваться и скрываться в темноте галереи от бдительных педелей. На галерее кипели страсти: там шла живая критика, выражались восторги и негодование, бушевала «партийная борьба» поклонников разных артистов.
Как во времена Павловской и Кадминой, так и позже, партии группировались вокруг примадонн, например, Лубковской и Силиной. А когда в Киевской опере одновременно пели теноры Медведев (еврей) и Кошиц (русский), партийная борьба приобрела национальную окраску. Поклонники русских артистов становились ярыми юдофобами, а еврейская публика, гордясь своими звездами вроде Тартакова и Медведева, пыталась принизить русских коллег. Романов, любивший своих товарищей-евреев за искреннее увлечение искусством, не принимал их «шовинизма» в прославлении «своих» артистов.
В 1911 году в Киевской опере произошло трагическое событие: анархист Дмитрий Богров смертельно ранил премьер-министра Петра Столыпина.
Киев детства Александра Вертинского
Киев конца XIX — начала XX века — это также город детства знаменитого артиста Александра Вертинского (1889–1957). Он с теплотой вспоминал приход весны, когда в день его рождения, 9 марта, выставляли рамы и в комнаты врывался «шумный, голубой и солнечный» март. Девочки продавали подснежники и фиалки, а кухарка приносила с базара тёплых «жаворонков» из теста.
По субботам его водили во Владимирский собор, освященный в 1882 году. Мощная и грозная живопись Виктора Васнецова («Страшный суд») заставляла трепетать детское сердце. А рядом умиротворяли иконы Михаила Нестерова — «Рождество Христово», Борис и Глеб, великомученица Варвара на фоне типично русских пейзажей. Особенно поражал образ Богоматери, для которой, по слухам, позировала Эмилия Прахова, жена искусствоведа, курировавшего отделку собора, что у многих вызывало неоднозначную реакцию. Во время службы пел знаменитый хор Калишевского, а на Страстной неделе солисты оперы исполняли «Разбойника Благоразумного».
Вертинский, как и Романов, учился в Александровской гимназии, но был отчислен за неуспеваемость и переведен в более простую 4-ю гимназию на Большой Васильевской. Гимназисты разных заведений были заклятыми соперниками, и «карандашей» (воспитанников Александровской) было особым удовольствием побить.
Мир Киево-Печерской лавры и городские будни
Зимой мальчишки ходили на «пасовки» в Киево-Печерскую лавру. У ее стен кипела своя, нищая и колоритная жизнь: слепые кобзари, выкрикивавшие жалобные истории, калеки, нищие, бродяги — все со своими законами и иерархией. «Премьеры» занимали лучшие места у ворот. Но главной целью мальчишек были пещеры с мощами святых. В темноте, прикладываясь к гробницам, они набирали в рот медные монеты, которые оставляли богомольцы, а потом прятали добычу. В монастырской трапезной за три копейки можно было купить огромный душистый постный пирог — «брандер» с горохом, капустой или грибами.
1910-е годы
Воспоминания Вертинского сохранили и бытовые детали: лавчонки на Фундуклеевской, где пахло керосином и лампадным маслом и продавали дешевые «столбики»-конфеты и халву; булочная Септера на Большой Подвальной, куда велела ходить тетка; и вольнопожарная дружина по соседству, чья команда с ослепительными касками вылетала на тушение, поражая мальчишек своей отвагой и шиком.
1900 год
Эпилог: стремительный рост города
Если во времена Вигеля в Киеве жило около 20 000 человек, то к концу XIX века город начал стремительно расти. К 1900 году население достигло 260 000, а к 1917 году — уже 430 000 жителей. Дореволюционный Киев, запечатленный в мемуарах и на фотографиях, — это город контрастов, бурлящих социальных и национальных страстей, духовных исканий и простых радостей, навсегда оставшийся в памяти своих современников.
Больше интересных статей здесь: История.
Источник статьи: Дореволюционный Киев в фотографиях и мемуарах.